Включив жизнь в предмет исследования физической географии, Гумбольдт как бы на время устранил из своего кругозора им же самим провозглашенное появление живого из неживого... А что такое «неживое»? Земля, вода и воздух, которые, по Гумбольдту же, взаимодействуют... Как и что между ними происходило в геологическом далеке, мы не знаем в подробностях. Но мы знаем, что получилось, — жизнь получилась.
И жизнь до сих пор существует в той структуре нашей планеты, в которой земля, воздух и вода не очень мирно, но уживаются. Жизнь — это непрерывное новорождение на фоне распада старорожденного, — это еще называют биогенным круговоротом веществ. Ошибки нет, но с помощью чего этот биогенный круговорот реализуется?.. Ответить несложно — с помощью земли, воздуха и воды... Отсюда еще один простой вывод: та часть нашей планеты, для которой Гумбольдт не предложил имя собственное, но которую обозначил взаимодействием четырех геосфер, должна пониматься как биогеносфера — сфера происхождения и воспроизводства жизни. Она-то и есть предмет изучения физической географии.
По современным представлениям, биогеносфера — это та тонкая пленка на поверхности планеты, которая проделала сложнейшую из всех известных нам эволюции, развилась от косных форм материи до органических, «породила» человека, способствовала возникновению человечества. Биогеносфера — «механизм», поныне создающий, воспроизводящий жизнь: это ее основная природная функция. Говоря иначе, биогеносфера — это своеобразнейшая лаборатория, в которой сложнейшие свойства мироздания выкристаллизовались в жизнь и в которой наиболее полно (в известной нам части мироздания) природа выразила себя, вплоть до создания сложного спектра идеальных явлений, сферы разума. Этим и определяется огромное, непреходящее значение исследования биогеносферы. Между прочим, ставшая ныне расхожей даже в газетах «сфера разума» была научно обозначена и определена географом Гумбольдтом в 1845 году.
Заканчивая первый том «Космоса», буквально в последних трех строках Гумбольдт счел необходимым сказать следующее: «Физическая картина природы указывает границу, за которой начинается сфера разума и где далекий взгляд, — продолжает Гумбольдт, — погружается в другой мир. Она указывает (картина природы) эту границу и не переступает ее». Вот так — не переступает! С великим удовольствием переписываем это «эмпирическое обобщение», как еще одно доказательство безграничности процесса познания. Гумбольдт не только «переступил границу», но и целый том «Космоса» — второй том посвятил «другому миру», интеллектосфере. Мудрый переводчик Гумбольдта, переводчик-просветитель в высоком значении этих слов, Николай Григорьевич Фролов в своем предисловии к первому тому «Космоса» вполне удачно расшифровал понятие «сфера разума»: «Здесь открывается новая сфера, сфера человеческой духовности, свободных созданий мысли». Напомним, это 1845 и 1848 (русский перевод) годы, — и ни намека ни на какую божественность, — обсуждается (или просто называется) естественноисторический феномен. Хочется подчеркнуть близость — в этом варианте — Гумбольдта и Фролова. Фролов сам активно научной работой не занимался, но в Берлине он был внимательнейшим слушателем лекций Александра Гумбольдта и Карла Риттера. Супруга Фролова, в духе и стиле того времени, имела в Берлине свой достаточно известный салон, который оба высокочтимых ученых мужа посещали, — Гумбольдт чаще, Риттер реже. Как переводчик, а затем издатель Фролов в этой обстановке и сформировался: его переводы и издания сочинений Гумбольдта и Риттера были совершенно естественны для него и потому так великолепно выполнены. Это не столь уж частый случай адекватности оригинала и перевода, что теперь уже подтверждено более чем столетней проверкой временем.
В одно время с Гумбольдтом идею, близкую интеллектосфере, выдвинул уже упоминавшийся отечественный географ и биолог — Карл Бэр. Он пришел к выводу, что индивидуальные научные мысли в конечном итоге должны образовать единую кооперированную научную мысль, и тогда возникнет духовное единство человечества... В последнем суждении есть значительная доля фантастики, но интересна сходная направленность размышлений Гумбольдта и Бэра.
Несколько позднее, уже в начале прошлого века, английский географ, кругосветный мореплаватель Джон Мёррей в книге «Океан» высказал такую мысль: в пределах биосферы (лебенссферы) у человека, в ходе стремительного развития, «родилась сфера разума и понимания, и он пытается истолковать и объяснить космос; мы можем дать этому название психосфера».
В 20—40-х годах сходные мысли о тех же явлениях и процессах стал высказывать (повторять) В. И. Вернадский, которого теперь нередко называют «величайшим» и т. п. Но дело — в данном случае — не в объективной значимости того или иного ученого, а в географической традиции, уже почти полтора столетия выделяющей в окружающем нас мире сферу разума, или интеллектосферу, или, как модно теперь писать, ноосферу («ноос», «нус» по-древнегречески и означает разум).
Традиция эта названными именами не исчерпывается, но пока ограничимся ими сознательно, — это материалистическая традиция, единственно приемлемая для географа-натуралиста. Но были и не материалистические тенденции, о которых целесообразнее говорить при неизбежном критическом разговоре уже о немудрости географии, — это с ней случалось, как и с прочими науками тоже.
Видный советский почвовед и географ Борис Борисович Полынов не без горечи написал однажды такие строки: «Бывают случаи, когда истина не встречает возражений и как будто получает общее признание, но в то же время остается как бы вне сознания, и на каждом шагу совершаются поступки, противоречащие ей. Именно в таком положении находится у нас истина о взаимоотношении фактов и явлений природы». Полынов написал эти строки почти столетие спустя после смерти Гумбольдта, но Гумбольдту они могут быть столь же закономерно адресованы, как и его идеи о взаимодействии предметов и явлений природы. Гумбольдту при жизни не возражали, ему аплодировали, почтительно внимали, но основные идеи как бы скользили поверх голов слушателей, в том числе и географов.
Мысль о том, что физическая география на современном (новом) этапе своего развития должна изучать сложную, по меньшей мере четырехчленную структуру земного шара, его наружную оболочку, сфокусированную на жизни, — утвердилась в науке только в двадцатом столетии и лишь в нашей стране, — в других странах она до сих пор непопулярна. В России, а потом в Советском Союзе утверждению таких взглядов на предмет изучения физической географии способствовали почвовед и географ (резко отрицательно относившийся к официозной географии своего времени) Василий Васильевич Докучаев; его ученик, первым в России защитивший докторскую диссертацию по географии, Андрей Николаевич Краснов; агрометеоролог и автор дважды издававшегося «Курса физической географии» (1910 и 1917 год) Петр Иванович Броунов. Особо должен быть выделен профессор Московского университета Александр Александрович Крубер. В курсе лекций, прочитанных в напряженные революционные годы (в 1917 и 1918-м), он предложил комплексную земную оболочку именовать биосферой, обозначил ее границы и основные признаки. Именно эти географические соображения в дальнейшем были развиты В. И. Вернадским в знаменитой теперь книге «Биосфера» и других работах. Судьба же Крубера сложилась трагично: в 1927 году он тяжело заболел и, хотя дожил до 1941 года, научной работой уже не занимался. Последнее обстоятельство печально отразилось на судьбе его книги «Общее землеведение»: ее дважды переиздавали его университетские сотоварищи и при этом умудрились выбросить из нее все, что касалось жизни, заложенные им основы учения о биосфере в том числе. «Прозорливость» университетских коллег оказалась на столь прискорбном уровне, что и объяснить-то это трудно... Если бы про тенденции такого отношения к жизни можно было бы сказать — «мир их праху»! — так нет же, прах живуч и до сих пор пылит.
Подлинное второе рождение гумбольдтовской традиции приходится на 30-е годы и связано с именем Андрея Александровича Григорьева, создателя и руководителя Института географии Академии наук СССР. Григорьев, между прочим, прямо называл Гумбольдта основателем новой географии (то же утверждал и другой наш выдающийся географ — Станислав Викентьевич Калесник). И Григорьев предложил термин «физико-географическая оболочка» для обозначения предмета физической географии, посвятив этой планетной структуре целую книжку: «Опыт аналитической характеристики состава и строения физико-географической оболочки земного шара». Вышла в свет она в 1937 году и явилась серьезным этапом в становлении современных географических проблем.
Строго говоря, высказанные в книге Григорьева мысли получили значительную известность лишь десятилетие спустя, после выхода в свет учебного пособия С. В. Калесника «Общее землеведение», где они обстоятельно изложены. Калесник называл тот же, что и Григорьев, объект более кратко — «географическая оболочка», и это уточнение было принято А. А. Григорьевым. Имеются и другие терминологические варианты: Ю. К. Ефремов предпочитает термин «ландшафтная оболочка», Д. Л. Арманд — «ландшафтная сфера», А.Г.Исаченко — «эпигеосфера», употребляются как синонимы «биогеосфера», «географическая среда» и т. п., но в понимании природы этого планетного феномена географы в принципе единодушны, и в следующих статьях мы его опишем.