Риттер называл нашу планету «воспитательным домом человечества». У Риттера нет прямых высказываний в пользу библейских преданий о сотворении мира, о сотворении человека, но Бог (в этом тексте нужна заглавная буква) для Риттера — реальность. Почему и для чего — вопрос так не ставится, но Риттер, быть может, в связи с какими-то особенностями своей биографии (нам неизвестными) почувствовал Бога одиноким существом, преждевременным пенсионером, что ли... И стал Риттер заботиться о том, чтобы облегчить Богу существование... Люди, по мнению Риттера, существуют на Земле для того, чтобы, пройдя кратковременные воспитательные курсы, навечно войти в свиту Бога...
При такой конструкции бытия Земля отождествляется у Риттера с телом, а человечество в конечном своем результате — с душой; схема эта выстроена по прямой аналогии с просто-человеком, который в понимании того времени являл собою единство тленного тела и нетленной души.
Гумбольдт конечно же улыбался, читая про божественное у Риттера, сардонически улыбался. С той или иной долей сарказма относились к этому сюжету в творчестве Риттера и географы следующих поколений, вплоть до Альфреда Геттнера, наиболее яркого продолжателя Риттера в страноведческой интерпретации географии, прозевавшего, впрочем, и великое в Риттере.
«А зачем все это нам?»
Я бы тоже задал такой вопрос, будь я читателем, а не автором, обязанным знать хоть на чуточку больше тех, кто читает этот текст.
Географическая риттеровская концепция гуляет сейчас по всей Западной Европе и по Северной Америке под названием «тейярдизм», — и это одно из самых популярных философско-религиозных течений (кстати — осужденное Ватиканом), представители которого искренне ищут контакта между религией и диалектическим материализмом. Основателем этого идеологического феномена был умерший в 1955 году француз Тейяр де Шарден. Его программная книга «Феномен человека» переведена на русский и опубликована у нас в стране в 1965 году. Он был членом ордена Иезуитов, этот странный Тейяр де Шарден, и первооткрывателем (вместе с Пэй Вэнь-Чжуем и Джорджем Блэком) синантропа, «китайского человека», нашего очень далекого предка. Про Тейяра в советском «Философском словаре» сказано еще так: «Французский философ, ученый (геолог, палеонтолог, археолог, антрополог) и католический теолог... С целью палеонтологических изысканий объездил все континенты». Тейяр — эволюционист, и свое вероучение он построил на основательной материалистической базе. Все начинается с геогенеза, образования Земли, причем без всякого богоучастия. Геогенез переходит в биогенез, сопровождаемый психогенезом, в основе которого — да-навская цефализация («нить Ариадны», позволяющая в бесконечности жизнепроявлений выделить главное); психогенез приводит к ноогенезу, сотворению человеческого разума, а человеческий разум на современном этапе планетной эволюции разворачивается над Землею сферой разума, ноосферой, духовно-мыслительной оболочкой. До этого момента Тейяр де Шарден не сворачивает с тропы, проложенной географами-естествоиспытателями, — по природе своей его ноосфера ничем не отличается ни от интеллектосферы Гумбольдта, ни от психосферы Мёррея, — но далее Тейяр переходит на позиции Риттера: его ноосфера фокусируется на Боге (точка Омега), и тем самым эволюция исчерпывает самое себя.
Антиподом Тейяра выступал В. И. Вернадский, — его «научная мысль как планетное явление» — феномен естественноисторический, ни в каком соотнесении с потусторонним миром не находящийся. Вернадский: «Во всем нас окружающем нет случая (мотив нам знакомый), и ход научной мысли есть такой же природный процесс, как все, к чему может прикоснуться научная мысль. Мы должны подходить к нему как к процессу, изменять который наша воля может только в строго определенных границах», — тут единство с техникой, как новой геологической силой... Материалистическое направление, которое для краткости можно обозначить именами Гумбольдта и Вернадского, как хронологическими реперами, утвердилось и в географии, и в естествознании в целом.
Интеллектосфера — порождение духовной производительной силы человечества, она зафиксирована множеством технических средств — от книг до ЭВМ, и ничего мистического в ней не было и нет. Именно потому, что она такая же реальность, как и мир окружающих нас вещей, — Гумбольдт задолго до нашего времени предположил, что изучать оную должно естествознание духа (про «дух» выше говорилось).
Мы, современные люди, постоянно включены в интеллектосферу, и, чтобы убедиться в этой включенности, вполне достаточно раскрыть газету, включить телевизор, компьютер или извлечь из кармана мобильный телефон...
Короче говоря, с проблемой «тела» и «души» география совладала достойно, хотя осмысливать пришлось планетарные варианты этой темы, в таком ракурсе не разработанные даже философией.
Возникновение интеллектосферы Александр Гумбольдт связал с первой научной революцией. В его книгах нет такого понятия в строгом смысле слова. Гумбольдт пишет о «взрывном умножении совокупной массы идей», случившемся в эпоху Великих географических открытий и преобразившем научное миропонимание. Да, количество перешло в качество. Могут быть разные точки зрения, но для себя я знаю, что без глобального эксперимента Магеллана, доказавшего шарообразность планеты, не появилось бы в 1543 году сочинение монаха Коперника «Об обращениях небесных сфер». Мы часто и, к сожалению, непродуманно, расхоже употребляем выражение: «критерий истины — практика». Так вот, вся человеческая практика подтверждала ложную гипотезу Птолемея о нахождении Земли в центре Вселенной. С помощью этой ложной гипотезы правильно прокладывались курсы кораблей, правильно предсказывались солнечные и лунные затмения, правильно устанавливалась дата появления Сириуса над египетским горизонтом, и, следовательно, начало разлива Нила (египетские жрецы исходили в расчетах из этой ложной гипотезы задолго до рождения Птолемея, но важен принцип).
Трагически закончившийся для самого Магеллана его подвиг зримо, осязаемо сдвинул в уже сложившемся мироздании некий очень важный камень, и здание пошатнулось. И взрывоподобно увеличилась масса идей, — точно в таких же словах определит вторую научную революцию В. И. Вернадский через сто лет после Гумбольдта, согласившись, разумеется, что была и первая.
Было бы странно, если бы сам феномен взрыва научных идей зафиксировал бы негеограф, — тут действительно прямая связь с географическими открытиями, которые равно значимы и как территориальные приобретения, и как раскрепощение мысли (не только географической, конечно).
И совсем уж было бы странно, если бы географы со своих позиций не смогли объяснить такой феномен, как «научно-техническая революция» (НТР), «экологическая ситуация» и т.п.
Поиск по сайту
